Григорий Израилевич Горин (Офштейн) 12 марта 1940 – 15 июня 2000 гг., врач «Скорой помощи», русский писатель-сатирик, драматург, сценарист, автор литературно-публицистических статей.
«Насколько мне не изменяет память, я родился в Москве 12 марта 1940 года ровно в двенадцать часов дня. Именно в полдень по радио начали передавать правительственное сообщение о заключении мира в войне с Финляндией. Это известие вызвало, естественно, огромную радость в родовой палате. Акушерки и врачи возликовали, а некоторые даже бросились танцевать. Роженицы, у которых мужья были в армии, позабыв про боль, смеялись и аплодировали. И тут появился я. И отчаянно стал кричать… Не скажу, что помню эту сцену в деталях, но то странное чувство, когда ты орешь, а вокруг все смеются, – вошло в подсознание и, думаю, в какой-то мере определило мою судьбу…» Этими словами начинается автобиография Григория Горина – «веселого-грустного человека», как его называли друзья.
Гриша Офштейн решил изменить национальность
Григорий Горин родился в семье военнослужащего, участника Великой Отечественной войны, начальника оперативного отдела и исполняющего обязанности начальника штаба 150-й дивизии 3-й ударной армии, подполковника Израиля Абелевича Офштейна. Девичья фамилия матери Григория Израилевича была Горинская, от этой фамилии и произошли псевдонимы – сначала Горинштейн, потом – Горин. На вопросы о причине выбора такого псевдонима Горин отвечал, что это всего лишь аббревиатура: «Гриша Офштейн решил изменить национальность». Официально он сменил фамилию вместе с профессией: советскую медицину доктор Офштейн не удивил бы, а вот для советской литературы писатель с такой фамилией был явлением нежелательным – Бабелей и Бродских и без того хватало.
> > > Читайте также: Не только врачи: Аркадий Арканов < < <
Твердо решил стать писателем, поэтому поступил в медицинский
И Чехов, и Булгаков к литературе пришли в более зрелом возрасте, литературные способности Горина же проявились очень ярко уже в самом детстве. «Писать я начал очень рано. Читать – несколько позже. Это, к сожалению, пагубно отразилось на моем творческом воображении. Уже в семь лет я насочинял массу стихов, но не про то, что видел вокруг, скажем, в коммунальной квартире, где проживала наша семья, а, в основном, про то, что слышал по радио. Радио в нашей квартире не затихало. По радио шла холодная война с империалистами, в которую я немедленно включился, обрушившись стихами на Чан-Кай-ши, Ли-сын-мана, Адэнауэра, Де Голля и прочих абсолютно не известных мне политических деятелей. Нормальные дети играли в казаков-разбойников или боролись во сне со Змеем Горынычем. Я же вызывал на смертный бой НАТО и Уолл-стрит!..
Воротилы Уолл-стрита,
Ваша карта будет бита!
Мы, народы всей земли,
Приговор вам свой произнесли!..
и т. д.
Почему я считал именно себя «народами всей земли», даже и не знаю. Но угроза подействовала! Стихи политически грамотного вундеркинда стали печатать в газетах.
В девять лет меня привели к Самуилу Яковлевичу Маршаку. Старый добрый поэт слушал мои стихи с улыбкой, иногда качал головой и повторял: «О, господи, господи!..» Это почему-то воспринималось мною как похвала.
– Ему стоит писать дальше? – спросила руководительница литературного кружка, которая и привела меня к поэту.
– Обязательно! – сказал Маршак. – Мальчик поразительно улавливает все штампы нашей пропаганды. Это ему пригодится. Если поумнеет, станет сатириком! – и, вздохнув, добавил. – Впрочем, если станет сатириком, то, значит, поумнеет не до конца…
Так определился мой литературный жанр. К четырнадцати годам, убедившись в незыблемости империализма, я порвал с международной тематикой и перешел к внутренним проблемам. Стал писать фельетоны, сценки, рассказы на школьные темы. В восьмом классе, после исполнения на вечере куплетов о хулиганах, меня здорово отлупили… Это и был мой первый настоящий успех на выбранном пути. И позже бывали удачи – закрывали мои спектакли, запрещали фильмы, но вот о такой живой и непосредственной реакции на меткие остроты приходилось только мечтать… Заканчивая школу, я твердо решил, что стану писателем. Поэтому поступил в медицинский институт».
Многие считают, что этой фразой писатель отшучивался. По одной из версий на деле история произошла совсем иная. Мать писателя работала врачом «Скорой помощи», возможно, это в какой-то степени повлияло на выбор вуза. С будущей профессией Григорий Горин определился достаточно рано и в старших классах начал целенаправленно готовиться к поступлению. Но, как это часто бывает, к окончанию школы он понял, что врачом быть не хочет, но менять лошадей на переправе было уже поздно, и вскоре Григорий Израилевич Офштейн стал студентом 1-го Московского медицинского института им. И. М. Сеченова.
> > > Читайте также: Не только врачи: Арчибальд Кронин < < <
Не бывает бесплатной медицины! За все медик и пациент поровну платят своими нервами и здоровьем…
«Это было особое высшее учебное заведение, где учили не только наукам, но и премудростям жизни. Сегодня только ленивый не ругает нашу медицину. Я же остаюсь при убеждении, что советский врач был и остается самым уникальным специалистом в мире, ибо только он умел лечить, не имея лекарств, оперировать без инструментов, протезировать без материалов… Поставить бы в такие условия выпускников Бостонского и Калифорнийского университетов, хотел бы я на них посмотреть… Как бы они справились с нашими многоразовыми шприцами и одноразовыми градусниками… То, что за рубежом пробовали лишь на мышах, мы проверяли на себе! И как, например, мне забыть нашего заведующего кафедрой акушерства профессора Жмакина, который ставил перед студентами на экзаменах такие задачи:
– Представьте, коллега, Вы дежурите в приемном отделении. Привезли женщину. Восемь месяцев беременности. Начались схватки… Воды отошли… Свет погас… Акушерка побежала за монтером… Давление падает… Сестра-хозяйка потеряла ключи от процедурной… Заведующего вызвали в райком на совещание… Вы – главный! Что будете делать, коллега? Включаем секундомер… Раз-два-три-четыре… Женщина кричит! Думайте! Пять-шесть-семь-восемь… Думайте! Все! Женщина умерла! Вы – в тюрьме! Освободитесь – приходите на переэкзаменовку!..
Тогда нам это казалось иезуитством. Потом, на практике, убедились, что жизнь ставит задачки и потрудней, и сделали для себя главный вывод: не бывает бесплатной медицины! За все медик и пациент поровну платят своими нервами и здоровьем…»
Смех – лучшее лекарство
По окончании вуза Григорий Горин несколько лет посвятил практическому здравоохранению. Впрочем, если придерживаться позиции писателя, то свою профессию он и не покидал никогда.
«Откровенно говоря, я не собирался быть юмористом. Я хотел стать врачом. Окончил медицинский институт, четыре года работал врачом “Скорой помощи”. И вот тогда, изучая медицинскую литературу, я обратил внимание на то, что многие врачи указывают на смех, как на лекарство удивительной силы. В справедливости этого я убедился на собственной практике. Был такой случай: меня вызвали к одной старушке, которая случайно вывихнула себе нижнюю челюсть. Зевнула сладко, челюсть отвисла. Бывает. Одним словом, ее дело – вывихнуть, мое – вставить. Приезжаю к ней домой, вижу: вся комната забита родственниками, соседями, сочувствующими. Посредине сидит моя бабушка, рот у нее открыт, в глазах – печаль. Я, естественно, волнуюсь. Вправление вывиха – операция сложная. А тут еще на меня глядят десятки глаз. Но я виду не подаю, что волнуюсь, а наоборот, очень так солидно и спокойно говорю: “Не волнуйтесь, бабушка, сейчас мы вас мигом вылечим”. После этого сажаю бабушку к столу, пододвигаю себе стул… Вот тут происходит нечто непредвиденное. Я сажусь мимо стула и со всей силой шлепаюсь на пол. По пути инстинктивно хватаюсь за скатерть, со стола на меня падают графин с водой и ваза с цветами. Наступила зловещая тишина. Я лежу на полу, облитый водой, засыпанный цветами. И с ужасом понимаю, что моему врачебному авторитету пришел конец. И тут в тишине я слышу какой-то странный звук: хи-хи-хи! Поднимаю глаза и вижу – это смеется моя старушка. Челюсть у нее сама вправилась и теперь лишь чуть подрагивает от смеха. Тогда я встаю, спокойно отряхиваюсь и небрежно говорю собравшимся: “Ну вот и все!”» А потом во врачебном журнале, в графе “проведенное лечение”, я записал только одно слово – “рассмешил”».
> > > Читайте также: Не только врачи: Михаил Булгаков < < <
Уход из медицины
Учась в институте, а позже работая врачом «Скорой помощи», Горин продолжал писать рассказы, фельетоны, монологи, сценки. К началу семидесятых Григорий Израилевич уже выпустил несколько книг рассказов и пьес. После того, как его приняли в Союз писателей, он решил проститься с работой в «Скорой помощи». Сам он об этом вспоминал так: «…настолько усовершенствовал себя в создании смешных ситуаций, что вскоре был принят в Союз писателей, но вынужден был оставить медицину в покое. (Многие из недолеченных мною пациентов живы до сих пор и пишут мне благодарственные письма за этот мужественный поступок…)»
Несколько позже он окончательно обрел свою стезю в сфере искусства. «Антон Павлович Чехов писал: “Медицина – моя жена. Литература – моя любовница”. Я тоже долго метался между этими двумя дамами сердца, пока не возникли новые увлечения мужского и среднего рода – Театр и Кино! Эта компания завладела мной полностью, не оставляя времени ни на рассказы, ни на то, чтобы лечить других, ни на то, чтобы лечиться самому…»
Последнее, говорят, правда. К сожалению, к здоровью он относился как большинство медиков. Заслышав о болезни знакомых или близких, он настоятельно рекомендовал им скорее обратиться к доктору. При этом он добавлял, что как врач точно знает – со здоровьем шутить не стоит. Но сам за помощью к коллегам не торопился. Григорий Горин скоропостижно скончался в ночь на 15 июня 2000 года от обширного инфаркта.
По материалам интернет-источников и автобиографии Г. Горина