Мы продолжаем рассказывать о жизни врачей блокадного Ленинграда. В этом выпуске мы публикуем воспоминания выпускницы 1-го Ленинградского медицинского института Зои Ильиничны Штаповой.
«1938 год, 1 сентября. Исполнилась моя мечта, я стала студенткой 1 ЛМИ им. Академика И.П. Павлова. В этот год принимали преимущественно юношей, так как в планах было открыть Военно-морскую медицинскую академию на базе 3-го Медицинского института. На первом курсе нас было 1200 студентов, летом 1940 года десять групп были переведены в Педиатрический институт, часть юношей ушла в Военно-морскую медицинскую академию, а к нам пришли студенты 3-го Медицинского института. К третьему курсу (1940–1941 гг.) нас осталось 800 человек.
Я до сих пор вспоминаю лекции М.Д. Тушинского, М.И. Хвиливицкой, А.М. Заблудовского, В.Г. Гаршина, М.Г. Привеса, М.И. Пальчевской и других. Они научили нас логическому врачебному мышлению, раскрыли тайны клинического диагноза. Когда я сдавала выпускной государственный экзамен по терапии, экзаменаторы спросили, откуда у меня такое логическое мышление – и я с гордостью ответила, что научили меня профессора нашего института.
Мы остались за старших
1941 год, июнь. Я окончила третий курс, оставалось лишь сдать последний экзамен – он был назначен на 23 июня, но накануне началась одна из самых жестоких за всю историю войн. Окончившие пятый курс ушли на фронт, в воинские части и госпитали, четвертый курс был выпущен зауряд-врачами. Мы остались за старших.
В эти дни каждый пытался найти себе применение – уходили в партизанские отряды, срочно устраивались работать медицинскими сестрами, фельдшерами в госпитали, больницы, на станции скорой медицинской помощи. В июле организовали дружину для оказания медицинской помощи пострадавшим при бомбежках, обучали население самопомощи и взаимопомощи. Каждые три дня дежурили по 12 часов на случай бомбежки института, тренировались в выносе пострадавших.
С 1 августа начали заниматься по 8–10 часов в день. Младшие курсы (второй и третий) отправились на оборонные работы. Мы слушали лекции, вечерами дежурили, занимались общественной работой, все студенческие организации курировал именно наш курс.
Первое «врачебное крещение»
Первая встреча с настоящей трагедией произошла после бомбежки железнодорожной станции Ольгино. Фашисты намеренно выбирали время налетов – когда люди ехали на работу или с работы домой, когда было скопление людей на станциях. По такому же принципу обстреливались в городе и трамвайные остановки. Бомбежка на станции Ольгино была утром, и к нам в клинику сразу стали поступать раненые – это и было наше боевое крещение. Невозможно забыть крики и стоны окровавленных людей с оторванными или перебитыми конечностями, открытыми ранами живота и грудной клетки. Ужасная эта картина и по сей день стоит у меня перед глазами.
С того момента были введены ночные дежурства: днем по десять часов мы слушали лекции, занимались в клиниках, а через два дня на третий – дежурство. Мы были резервом института для оказания медицинской помощи пострадавшим, выноса больных и работ на территории института в случаях завалов при бомбежках. Нам выдавали круглосуточные пропуска для ходьбы по городу.
Блокада
8 сентября началась блокада. Для людей и всего живого это были невиданные страдания. Утром 26 сентября 1941 года в пятнадцати метрах от поликлиники упала бомба. Я в это время была на территории института – почувствовала, как дрогнула земля под моими ногами. Только чудом бомба не взорвалась, чудом остались живы 117 новорожденных акушерско-гинекологической клиники и 800 больных и раненых – всех эвакуировали.
Вера Инбер в поэме «Пулковский меридиан» – настоящем памятнике ленинградской блокады – писала:
В пролет меж двух больничных корпусов,
В листву, в деревья золотого тона,
В осенний лепет птичьих голосов
Упала утром бомба, весом в тонну.
Упала, не взорвавшись: был металл
Добрей того, кто смерть сюда метал.
Бомбежки и обстрелы продолжались. Наступили холода, ночевали в холодном зале Ленина, освещение – одна лампочка; часто во время бомбежек спускались в полуподвальное помещение и, сидя, дремали, ждали конца налета, а с утра – занятия в клиниках.
Перестали ходить трамваи, не было света, тепла, воды. Кто мог, продолжал посещать институт. Я каждый день преодолевала 13 остановок – на учебу и обратно, домой. Занимались в холодных комнатах, в пальто и валенках. Были частые тревоги, а мы все равно выходили на свои посты, гасили «зажигалки» и готовились к сессии. С 15 декабря те, кто еще мог ходить, начали сдавать экзамены. Блокада, голод, холод, темнота, отсутствие воды, замерзшая канализация, смерти на улицах и в квартирах, за фанерой забитыми окнами. Сдали экзамены, стали студентами пятого курса.
«Доктор, постарайтесь выжить и рассказать о наших страданиях, мы обязательно победим»
Медики, у которых еще были силы, работали участковыми врачами – в городе очень мало осталось врачей; работали в поликлиниках, госпиталях, больницах, принимали по 60–100 человек, а вызов – до 25. В кабинетах было очень холодно, принимали тепло одетыми и обутыми. Я работала в 1-й поликлинике при больнице Ленина Василеостровского района. Какими удивительно верящими в победу были ленинградцы! На квартирных вызовах ни разу не слышала я «Спасите, доктор!»; говорили «Доктор, постарайтесь выжить и рассказать о наших страданиях, мы обязательно победим».
Самыми тяжелыми были 30–31 января и 1–2 февраля 1942 года: в эти дни не всем досталось по 25 граммов ржаной муки, умирало по 30–35 тысяч человек в сутки.
> > > Читайте также: Медицинская помощь, учеба и наука во время блокады Ленинграда < < <
Выпуск 1942 года
В конце февраля студентов, тех, кто еще был жив, стали собирать для продолжения учебы. Нас осталось 227 человек. Многие наши однокурсники эвакуировались, многие были в армии и в партизанских отрядах, работали на «Дороге жизни» – с началом занятий они вернулись на учебу. Многие умерли. Из нашей группы Володя Непомнящий работал на станции скорой медицинской помощи – он умер прямо на работе. Многие погибли на фронтах, многих не стало в блокаду.
В апреле пошли трамваи – стало легче добираться до института. Но не каждый мог одолеть ступеньки вагона, тогда другие пассажиры подсаживали ослабленных голодом и по-доброму приговаривали: «Ну, дистрофик». Это слово – «дистрофик» – истинными дистрофиками воспринималось как оскорбление, оно было самым ругательным в Ленинграде, блокадном городе, где и в апреле, и позже еще умирали люди от голода.
Мы слушали лекции М.В. Черноруцкого, З.В. Оглоблиной, В.Ф. Ундрица, подробно и внимательно вели записи лекций, чтобы потом передать тем, кто по состоянию здоровья посещать их не мог. По-матерински опекала нас наш декан М.И. Пальчевская, мы все чувствовали ее сердечную теплоту и заботу.
Октябрь 1942 года. Сдали последнюю сессию пятого курса и госэкзамены. Профессора-экзаменаторы говорили, что так строго не спрашивали даже в мирное время, а сейчас в блокадном, голодном городе – и спрос строгий, и ответы отличные. Мы, выпускники, имели уже и самостоятельный врачебный опыт. 40 человек из 227 получили дипломы с отличием.
2 ноября 1942 года, подвал (бомбоубежище) Петроградского райкома партии. Как много теплых и напутственных слов мы услышали – помним их до сих пор. Был и ужин: на каждого дали 30 граммов водки, один бутерброд с колбасой (30 граммов хлеба и 20 граммов колбасы), один бутерброд с сыром (30 граммов хлеба, 20 граммов сыра), 20 граммов селедки, 100 граммов винегрета, три конфетки (карамель-подушечка), чай – сколько хочешь, и разговоры до утра; выступали даже два артиста с хорошими задушевными песнями. Кто не пил водку, менял на подушечки-конфетки – две за 30 граммов. Это был наш выпускной вечер.
А затем началась работа…
А затем началась работа: кто-то ушел на фронт, кто-то – в военные части в блокадном городе, кто-то – в поликлиники и больницы. Из моей группы (я была старостой) ушла на фронт Александра Петушкова (Мороз) – моя подруга еще со школы; в блокаду, в период экзаменов за пятый курс и выпускных государственных мы помогали друг другу, готовились вместе. Ушли в армию Н. Барсукова, С. Шнайдман, И. Эпштейн и многие, многие другие. Миша Боргов гордился, что он – главный врач Липецкой больницы.
Я была направлена в в/ч по ремонту тяжелой военной техники (ремонтная база), стояла она на территории Пролетарского завода. Но настолько тяжелы были воспоминания о потере родных, обо всем виданном и пережитом, что я обратилась в Леноблздравотдел с просьбой направить меня временно на работу в область. Мне казалось, нервное напряжение пройдет, и месяца через два-три я смогу вернуться, но не смогла, хотя многие родные и друзья настаивали на моем возвращении. В начале 1948 года меня попросили поехать в Пикалево. В это время там восстанавливался цементный завод, начиналось строительство шиферного и глиноземного заводов. Нужно было открывать амбулаторию.
Каждый раз – и сейчас, и раньше – когда бывала в Ленинграде – Санкт-Петербурге, возникали в голове ужасные картины блокадной жизни. На встрече в честь 25-летия окончания курса я спрашивала переживших то же, что и я, хотят ли они вернуться в город. Десятерым я задала вопрос, и все мне ответили – нет, так как перед глазами – блокада. С тех пор я перестала думать о возвращении. Но всякий раз, приезжая сюда, я обязательно бывала в театрах и музеях, по возможности встречалась с одноклассниками и бывшими студентами-врачами. Сейчас уже все ушли, я осталась одна.
Приятно, что наш курс, если бы пришлось опять выбирать, снова выбрал бы 1 ЛМИ. Удивительно теплыми были наши встречи спустя 25, 30, 35 и 40 лет после окончания института. Жаль, что я, поступив в 1960 году в аспирантуру с конкурсом в 38 человек, не смогла окончить ее по семейным обстоятельствам.
Счастлива, что сбылась моя мечта стать врачом, что я посвятила свою жизнь такой трудной и нужной людям профессии. Я ушла с работы главного врача в 60 лет, врача функциональной диагностики – в 75 лет. Сейчас мне 93 года. Все еще болею душой за здравоохранение».
Зоя Ильинична Штапова, почетный гражданин города Пикалево, награждена «Знаком Отличника Ленинградской области» за вклад в развитие Ленинградской области, Заслуженный врач РСФСР, ветеран Великой Отечественной войны
(по материалам газеты СПбГМУ им. акад. И.П. Павлова «Пульс» №1 (2512))